Сказать, что в советское время было лучше, трудно. Ну, положим, про Афганистан понимали все, и гордящихся было мало: там люди с трудом придумывали себе оправдания. А вот с Чехословакией? Чехословакия гораздо меньше нас задела. Про войну же с Финляндией или про войну с Японией – здесь чувства вины у нас совсем не было. Хотя в обоих случаях мы были явными агрессорами. Но переживаний это больших не вызывало.

Но в СССР было иное. Вплоть до самого последнего времени любая агрессия воспринималась (и отчасти так и было) как экспансия коммунизма. А коммунизм воспринимался (и ОТЧАСТИ и был) как добро. В какой части коммунизм был добром, при всей страшной практике своего воплощения? Добром в коммунизме была мечта, идеал. Она-то и служила оправданием преступлений.

Сегодня ситуация изменилась. Агрессивности прибавилось (после 45-го года СССР не приращивал свою территорию – разве что территорию своего влияния). Очень заметно прибавилось лжи. Про воровство и прочие гримасы капитализма я просто не говорю. А вот оправдания в виде высокой цели у всего этого уже нет. Просто ложь. Просто агрессия. Просто воровство. Просто растление. Без чего бы то ни было чистого, пусть даже и хотя бы только мечты.

И, казалось бы, чувство стыда от соучастия во всем этом беспределе, беспределе прежде всего нравственном, должно было бы быть очень острым. Но – нет. Здесь вступают в работу механизмы психологической защиты. И стыд давят на корню. Причем давят очень интересным и, кажется, совершенно новым для нас способом. Не вытесняют (“не буду об этом думать”), не оправдывают (“это не плохо, а хорошо”), не оправдываются (“а как можно по-другому?”). А отказываются оценивать – “Плохо? Да, плохо. Ну и что?”.

Власть играет на низменных чувствах народонаселения. Переиграть (“наш-то опять всех…”), обмануть (чтобы не сказать порезче) стало добродетелью. Отжали Крым? Да отжали. И это прекрасно! Набрали медалей на допинге? Ну, и отлично! Как мы их! Взять что-то хитростью или силой – это не плохо. Это хорошо. Ложь – это хорошо. Нам нравится лгать. Нам не очень нравится, когда нам лгут, но нам нравится лгать самим. И поэтому мы с большим пониманием относимся к тому, что нам тоже лгут. Понимаем, что лгут. Конечно, понимаем, мы же не идиоты (во всяком случае – многие из нас). Но, став сами частицами этой тотальной лжи, мы ложью больше не возмущаемся. И воровством не возмущаемся. И грабежом тоже – а что, право сильного.

Страну опустили. В буквальном смысле слова. С более высокого уровня нравственного развития перевели на менее высокий. Как минимум – нравственного, но, конечно, не только нравственного, но и эстетического, и интеллектуального развития. Действие это имеет свое название. Растление. Состояние, в котором мы оказались, тоже имеет свое название. Это сатанизм. И поголовное ношение крестов этот сатанизм разве что усиливает.

Чему мы радуемся, когда с удовольствием соучаствуем во лжи (да хоть в той же истории с тем же допингом)? Кого мы обманываем? Гейропу? Пиндосов? Укров? Их мы всех обыгрываем? Нет, конечно. Мы обманываем только самих себя. И крадем тоже у самих себя. Свою жизнь мы опустошаем. И свою душу.

Раньше мы гордились: ничего что мы бедные, зато духовные. Бедные материально, а внутри-то мы ого-го-го! Сегодня мы нищие прежде всего внутри. Наша жизнь пуста даже по сравнению с в самом деле не очень богатой жизнью людей Запада. Какая-то болтовня еще сохраняется. Раздутое и уже абсолютно неадекватное самомнение сохраняется. А за этим – ничего.

И естественно, когда нам пододвигают зеркало, мы с ужасом от него отстраняемся. Нам хочется разбить и зеркало, и того, кто нам его подставляет.

Первые ли мы в истории, кто с радостным похрюкиванием опустился в грязь, в астральную, в духовную грязь? Первые, кто находит удовольствие в низком? Конечно, нет. Примеров такого рода в истории множество. Начиная с Содома. Все эти истории развивались по одному из двух возможных сценариев. Сценарий первый – как в книге Ионы: народ хватался за голову и сам себя вытягивал за волосы из болота, в которое он же сам себя и погрузил. Сценарий второй – как в истории про Содом: народ бывал стерт с лица земли внешней силой.

Какой сценарий ожидает нас? Это в какой-то мере от нас и зависит.

В упреках нежелающих участвовать в игре в наперстки, простите – в “выборах”, в том, что они, нежелающие, пассивны, в этих упреках спекуляции, конечно, на порядок больше, чем резона. Ничего себе пассивность – при запрете на все формы пропаганды, тем не менее всё же доводить до сведения общества суть намечаемого действа.
И всё-таки некий резон в этих упреках в пассивности есть. Надо бы еще активней. И еще. Тут предела нет.
Вот, например, хорошо бы весь бойкот сделать активным. А именно – собрать голоса тех, кто сознательно выражает свою гражданскую позицию отказом в поддержке всем участникам фарса. Только вот как это сделать?
Дальнейшее – в общем, мечтание. Но, может быть, для кого-то оно станет импульсом к работе. План вот такой.
Человек идет на “выборы”. Берет бюллетень. Пишет на этом бюллетене всё, что он об этих “выборах” думает. Со всей имеющейся у него креативностью.
На всякий случай ставит галки во всех квадратах – чтобы с его бюллетенем было труднее играть. Потом бюллетень фотографирует.
Дальше, каюсь, алгоритм не доработал: что правильней – кинуть бюллетень в урну или унести с собой. В законе о выборах под 300 страниц, и я не дочитал. Но ничего – вы дочитаете. И решите, как правильней – в урну или с собой.
А вот потом нужно сделать вот что: вернуться домой и загрузить фото своего бюллетеня в некий вебсайт (который должен быть защищен от атак сами знаете кого) с указанием номера своего избирательного участка или хотя бы просто округа. Сайт же эти данные должен суммировать и выдавать общую картинку. Условное имя домена – NEVYBORAM.NET. Допустимый вариант – FARSU.NET.
Вот такой план. Возможно ли его осуществление в наших условиях?
Технически – не хитро. Главная проблема – защита от злоумышленников. Вы догадываетесь, кто здесь будет умышлять зло?
Хватит ли пороха у разработчиков? Возможно, и хватит.
А вот удастся ли поднять народ – большой вопрос. Здесь ведь мало просто до участка дойти. Мало бюллетень испортить. Нужно и сделать два дополнительных дела – сфотографировать и загрузить на сайт. Сколько можно ожидать таких загруженных бюллетеней? Вот где самый интересный вопрос.
Ну, предположим, что недовольных, протестных избирателей с либеральными симпатиями у нас миллионов 20-30. А вот сколько из них готовы принять такую форму электорального поведения? Один процент? Меньше? Больше одного? Вряд ли больше… Или все же больше?..
По-хорошему это нужно было бы проверить экспериментально, а не гадать. Только сможем ли мы это осилить? Опять приходится гадать. И не слишком эйфорично-оптимистично.
Вот в этом сегодня и дело. Хороших людей много. Но они не только дезориентированы, но и убеждены в своем бессилии. В этом была и остается и цель, и стратегия, и тактика власти по отношению к протесту: убедить, что ничего с ней, с властью сделать нельзя. Это – тех, кого не удается убедить, что единственная защита от других драконов – иметь собственного. (Таких еще миллионов 30-40.)
Что делать? Да хотя бы пытаться довести число потенциальных участников описанного флэшмоба миллионов так до пяти. Нам очень важно понять, что разом нас богато. Гораздо больше, чем нас пытается убедить господин дракон.

Их очень много, программ – особенно перед выборами. Каждый предлагает владельцам голосов вещи пособлазнительней – “Выбери меня!”.
Только здесь одна беда, и любой менеджер, любой бизнесмен ее видит: все эти программы, от одностраничной, понятной, до трехсотстраничной, никем не читаемой, но давящей размером – вот это точно солидный труд, тут уж точно всё есть – программами вовсе не являются. Это образчики политической рекламы, но не программы. Потому что программа – это нечто иное. Что?
Программа – это всегда программа кого-то. И программа всегда описывает, что этот кто-то собирается делать. Исходя из той ситуации, в которой кто-то находится, и из тех ресурсов, которые у кого-то есть: человеческих, технических, финансовых… Если у меня нет трех рублей, а я описываю (самым детальным образом) что я собираюсь делать с тремя миллионами, то я не программу пишу, а предаюсь грезам. Как герой Вицина в “Женитьбе Бальзаминова”: “Если бы я был царь”. Или Элиза Дулиттл в “Пигмалионе”: “Подожди, Генри Хиггинс, подожди…”. Если я описываю, что я буду делать через год, не зная и не будучи в состоянии знать, что, какая ситуация будет через год и даже через месяц, мои мечтания тоже мало отличаются по своему статусу от фантазий ребенка, каким он станет, когда вырастет.
Программа всегда начинается с того, что мне нужно делать “здесь и теперь”, чтобы прийти к “целевой” ситуации. Эта конечная ситуация, цель, обычно задается неким набором свойств, но в социальном программировании детально ее описать нельзя. Более того, если дорога от моего действия “здесь и теперь” до цели сколько-нибудь долгая, детально нельзя описать и всю последовательность действий, приводящих меня из сегодня в завтра. Если же я все-таки пытаюсь это сделать, то опять-таки занимаюсь не программированием, а прожектерством.
Итак два центральных компонента программы: первый – что я хочу, и второй – что МНЕ нужно делать СЕЙЧАС.
Рассматривая тексты, в заголовке которых есть слово “программа”, легко видеть, что оба эти компонента в лучшем случае, как бы это сказать помягче, недоработаны, недопродуманы.
Желаемое будущее рисуется или не слишком привлекательным, или невозможным, а иногда – и непривлекательным, и невозможным вместе. Например, одни находят свой идеал в прошлом (какая-нибудь выдуманная и никогда в истории не бывшая “святая Русь” с поголовной верой, что бог наказывает за нарушение поста и награждает за порку ребенка), другие – в жизни соседей (как было бы прекрасно жить, как в Норвегии-Швейцарии, только в России; неплохо бы – и как в США).
Красивые слова, вроде преданности памяти предкам или священности прав человека, находятся, конечно, во всех случаях: в рекламе со вкусом можно показать что угодно. Но, конечно, хоть сколько-нибудь пристальный взгляд открывает, что общественный идеал предлагается с изрядной гнильцой: эгоистичный, безответственный, недобрый…
Что же касается действий по достижению идеала, то с этим совсем плохо. Обычно это что-то вроде “ну, мы побеждаем на выборах” при реальном уровне электоральной поддержки в два процента, или “ну, народ выходит на площадь и сметает режим” при наличии десятков других популистов, готовых пообещать народу манну с неба, только чтобы получить власть, или “ну, элиты расколются и устроят переворот” при, в общем-то, ясном понимании, что места на этом пиру победителей достанутся кому-то другому. Но важнее даже не это, а то, что все эти счастливые события никакого отношения к ДЕЙСТВИЯМ авторов программы не имеют. Действия же предлагаются на уровне участия в том, что власти угодно называть “выборами”, каковое участие заведомо не ведет к жизни по-норвежски.
Обычно в ответ на подобные упреки слышишь: ну, надо же что-то делать. Это и есть уровень нашего политического мышления: делать ЧТО-ТО, чтобы прийти к тому, к чему прийти нельзя.
А что же делать? А делать надо две вещи. Первая – увидеть цель. Привлекательную, возможную и достижимую. Эта цель не общество, в котором бандиты обирают бабушек, и не общество, в котором бабушки рассказывают внукам сказки, которые слышали от своих прабабушек. Это совсем иное общество. И вторая вещь – соизмеряясь с ситуацией и своими возможностями, определить, что делать сегодня.
Есть такие программы сегодня на нашем политическом развале? Нет? Так и голосовать не за кого.

Вообще-то стратегическая наша национальная идея вроде бы как всем и известна, хотя и греет далеко не всех – расходится эта идея с личной идеей многих: «хапнуть и пожить всласть».

Идея же эта стратегическая может быть сформулирована разными словами, но суть ее от этого не меняется. Можно сказать технологично – «Развитие». Можно религиозно – «оБожение». Можно исторически-геополитичеки – «Быть великими». Можно историософски – «Нести миру Свет». Можно еще как-то: про правду, справедливость и т.д.
Неважно, какими словами ее изложить. Важно другое – что воплощать эту самую свою идею мы совершенно не можем. Ну, то есть абсолютно. Так как движемся в строго противоположном направлении. Хотим одного, а делаем прямо противоположное. Не развиваемся, а деградируем. Не оБожаемся, а беснуемся. Миру несем не Свет, а тьму, поддерживая все самое темное, что есть в мире. А уж про величие тут и совсем говорить нечего. Какое тут, к лешему, величие!.. Если нас в восьмидесятые годы называли «империей зла», то тридцать лет спустя мы стали хотя и не такими имперскими, но гораздо злее, гораздо большим злом.

Почему так вышло? Потому что мы были мало умны, мало честны и просто мало добры. Включая лучших из нас. Что уж говорить про худших…

Получшели ли мы сегодня? Отнюдь.

И поэтому разговор про стратегическую нашу идею звучит таким сильным диссонансом. Какие там добро-величие-свет? Мерзость запустения – вот она, наша реальность.

Так что говорить нам нужно не о стратегической идее, а о тактической. Состоит же эта тактическая идея в том, чтобы развернуться – изменить направление движения. Вместо движения ко злу начать движение от зла. От падения перейти к подъему. Как это сделать?

Средство здесь только одно. Оно и должно стать нашей национальной идеей на обозримое время. Тактической. Но все равно на ближайшее будущее – единственной. Покаяние.

Без этого ничего не получится. Пока мы не увидим себя в истинном свете – со всей своей подлостью и со всей своей глупостью – ничего у нас не выйдет.

Пока мы не увидим мерзости всей своей экспансии – в Чечне, Грузии, Украине, в Сирии… Пока кровь и слёзы, пролитые там, не войдут в наши сердца, мы ничего не сможем исправить.
Пока мы не увидим, как сами, своими руками (а двигали руками наши фантазии про всё устраивающий рынок и про свободу личности делать чего душа пожелает) мы разрушили и нашу культуру, и нашу социальную инфраструктуру, мы не сможем начать чинить сломанное.

Пока мы не вспомним, как коммунистическая удавка, наоборот, душила любую личную свободу, лишая жизни и миллионы отдельных людей, и все общество в целом, мы так и будем вскакивать под музыку сталинского гимна со словами, написанными сталинским гимнописцем, мы так и будем бредить про эффективного менеджера и засыпать могилу упыря гвоздиками.

И пока мы не осознаем всё зло докоммунистической России – черту оседлости и погромы, голод и бескультурье деревни, апофеоз мещанства и беспросветность самодержавного будущего – мы опять-таки будем оставаться в грёзах.

Что же – в нашем прошлом вообще не было ничего хорошего? Совсем от него отказаться? А как же могилы предков?

Нет, хорошее было. Во все времена было. Но во все времена, всегда, оно было перемешано даже не с плохим, а с ужасным. И пока мы не отделим хорошее от ужасного, мы так и будем продолжать это ужасное тащить в сегодняшний день.

В общем, нужна работа понимания. Нужно покаяние. (Покаяние, замечу в скобках, это и есть понимание и только понимание, а вовсе не царапанье груди и пьяные слёзы «Какая же я сволочь!»).

А дальше простейший вопрос – а способны ли мы к покаянию? И простейший ответ: как общество в целом, сегодня, конечно же, не способны. Не хватает нам, как обществу в целом, для этого души – ни ума, ни сердца.

Тогда зачем же я об этом пишу? А затем, что обращаюсь я не к обществу в целом. А – только к тем, кто способен услышать. У кого души – ума и сердца – больше, чем в обществе в среднем. Любой общественный процесс всегда разворачивается: прежде, чем стать делом всего общества, он бывает сначала делом небольшой группы. То же и с покаянием. Прежде, чем общество в целом сможет понять его целительность и, более того, необходимость, это должны понять духовные лидеры общества – соль жизни, закваска…

Потому что иначе они не могут. Иначе они уже не соль. А помните, что бывает с солью, которая перестала быть соленой? Не помните? Погуглите: «Вы – соль земли».