Мышкин.
После первого допроса за нежелание отвечать на некоторые из вопросов я был закован в кандалы и затем в наручники. Одновременно с этим я был лишен права пользоваться не только собственным чаем, но даже простою кипяченою водою…
Первоприс[утствующий].Вы говорите все это голословно…
Мышкин. Нет, не голословно. Протокол о заковке меня в кандалы имеется при самом деле. Кроме того, я просил истребовать протокол о заковке меня в наручники, но мне было в этом отказано Сенатом. Затем, относительно всего другого, что будет говориться против меня, я хотел вызвать свидетелей, но мне также было в этом отказано. Как на факт, который доказывает, до какой степени мстительности доходит правительственная власть по отношению к политическим преступникам, я укажу на следующее ничтожное, но довольно характерное обстоятельство. Когда я унизился до мелкой просьбы о том, чтобы мне под кандалами позволили носить чулки, так как кандалы сильно терли ноги, то даже и в этой просьбе мне было отказано…
Первоприс[утствующий].Все, что вы говорите, совершенно голословно, и суду нет надобности выслушивать вас об этом. Это предмет, не подлежащий обсуждению суда…
Мышкин. То есть и пытки.
Первоприс[утствующий].Не подлежат обсуждению суда…
Мышкин. Заковка в кандалы производилась специально с целью вынудить показание…
Первоприс[утствующий].Вы давали показание относительно своей виновности?
Мышкин. Давал.
Первоприс[утствующий].Чем же вы можете подтвердить, что вас пытали?
Мышкин. Относительно заковки в кандалы есть протокол. Затем у меня было много заявлений по поводу принятых против меня мер, но все они хранятся под сукном. Кроме того, против меня употреблена еще другая пытка, более существенная, чем заковка в кандалы.
Первоприс[утствующий].Это не подлежит нашему обсуждению.
Мышкин. Если употребляются на дознании такие меры, то где же искать правды? Какой правды! Я правды не буду даже искать, но, по крайней мере, я желал бы, чтобы общество-то знало, какие меры принимаются…
Первоприс[утствующий].Я не могу дозволить вам говорить об этом…Вы продолжаете неприлично…
Этот диалог судьи и обвиняемого по политическому делу Мышкина происходит в 1877 году. Заткнуть рот Мышкину не удалось, он продолжал говорить и судья отдал распоряжение жандармам.
Они набросились на Мышкина, скрутили его и силой вывели из помещения.
В судебном отчёте записано: «Эта сцена безобразного насилия вызвала громкие крики негодования со стороны публики. Страшный шум…стоны, истерический хохот. Крики. Несколько женщин упало в обморок»
Как будто и не заметил российский суд 140 минувших с тех пор лет. Всё осталось по-прежнему.
Подсудимый напрасно будет заявлять о насилии и пытках в тюрьме — судья перебьёт его и велит замолчать.
Протесты и запросы адвокатов методично отклоняются, прокурор с отсутствующим видом перебирает бумажки.
Разве что приставы ведут себя гораздо свободнее; радостно крутят подсудимых и публику, выталкивая людей из зала. Особо упрямых берут вчетвером и выносят на улицу. Истерического хохота больше не слышно, в обморок никто не падает.
Привыкли.
Тем более, на политические процессы почти никто и не ходит.
Не только политические суды — мало изменилось общее лицо «России, которую мы потеряли».
«В каждой губернии, в каждом городе, даже на каждой железнодорожной станции находятся жандармы, доносящие непосредственно своим полковникам и генералам, которые сносятся с шефом жандармов. Последний же видит царя каждый день и докладывает ему, что считает нужным доложить.
Все чиновники в империи находятся под надзором жандармов. Генералы и полковники этого корпуса следят по обязанности за общественной и частной жизнью всех царских подданных, в том числе губернаторов, министров и даже великих князей. Сам император находится под их бдительным надзором. И так как они хорошо осведомлены о секретных делишках дворца и знают каждый шаг императора, то шеф жандармов становится, так сказать, наперсником правителей России в их наиболее интимных делах.
В тот период царствования Александра II, о котором я говорю, Третье отделение было всесильно. Жандармские полковники производили обыски тысячами, ничуть не заботясь о том, есть ли в России суды и законы или нет.
Они арестовывали кого хотели, держали в тюрьме сколько им было угодно, и сотни людей отправлялись в ссылку в Северную Россию или в Сибирь по усмотрению какого-нибудь полковника или генерала. Подпись министра внутренних дел была только пустой формальностью, потому что у него не было контроля над жандармами и он даже не знал, что они делают».
(Петр Кропоткин, «Записки революционера»)
Власть неизменно самодостаточна, высокомерна и пренебрегает исполнением даже собственных законов, а народ безмолвствует.
Но и революционеры-оппозиционеры в России ведут себя с удивительным постоянством.
Они не претендуют на власть, они лишь критикуют её, подсказывают и наставляют. Народовольцы после казни императора Александра II распространили письмо наследнику престола, Александру III.
Все упования — на реформы сверху. Дарование свобод и проведение выборов народных представителей.
Сами народовольцы на власть не претендовали и к этому не готовились.
Стоило ли динамитный огород городить.
Не боролись за власть и советские диссиденты. Рисковали здоровьем, свободой и жизнью, получали немаленькие сроки, ехали в лагеря и психбольницы, но при этом отстаивали лишь учреждение прав, свобод и выполнение требований Конституции.
Никого из них не оказалось в руководстве ветвей власти «новой России» 90-х годов.
Партийно-хозяйственный аппарат, оставшийся от СССР, легко переварил немногих младодемократов.
А неподдающихся выплюнул.
«Оппозиция и либеральные силы» современности тоже на власть не претендуют. Либеральный святой Борис Немцов даже увёл народ подальше от Кремля, на Болотную площадь.
Единственной попыткой такого рода можно считать восклицание Алексея Навального на сахаровском митинге: «Мы здесь власть!».
Было не очень понятно, кто имелся в виду под «мыздесьвластью» — собравшиеся на сцене Кудрин, Каспаров, Собчак, Навальный, Парфенов или сто тысяч пришедшего народа — но митинг одобрительно загудел.
Но за этим «а» не последовало никакого «б». «Мыздесьвласть» разошлась с площади и со сцены, и разъехалась на зимние каникулы.
Тем сердце и успокоилось.
Немногочисленная протестная «улица» уповает на «честные выборы» и возлагает вопросы борьбы за власть на некие «оппозиционные партии», партийные деятели сетуют на слабость уличной поддержки и промытые мозги народа, а народ традиционно безмолвствует.
Если за власть никто не борется, зачем ей меняться?
Понятно, что столетний опыт работы НКВД-КГБ-ФСБ дал разветвлённую систему методик и технологий прямого и косвенного управления оппозицией.
Понятно, что большая часть т.н. «оппозиции» так или иначе выведена в пробирках Лубянки и Ильинки (президентская администрация).
Понятно, что призывы к вооружённой борьбе и просто к борьбе отслеживаются и мгновенно будут квалифицированы как экстремизм и терроризм.
Понятно и логично, что самые способные оппозиционные головы и перья подкупаются или запугиваются.
Безусловно, борьба за власть в условиях тотальной цензуры и контроля за перепиской и связью — дело опасное и сложное.
Бесспорно, слабые оппозиционные партии и группы, лишённые поддержки политически сознательной части общества, оторванные от бизнеса и среднего класса, вряд ли могут рассчитывать на успех.
Но об успехе речь и не идёт.
Чтобы достичь успеха, необходимо сформулировать цель.
Как Ленин: «Есть такая партия! Наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком».
Такую цель не формулирует никто.
Вместо этого либеральная общественность и оппозиционные медиа-персоны, засыпая на ходу, рассуждают о скором падении режима, о загранице, которая нам поможет, о бойкоте-поддержке мартовских выборов.
Через некоторое время поволокут те же дурно пахнущие истертые слова на выборы столичного мэра.
В этой среде, в этой обстановке вряд ли родится решимость и призыв к борьбе за власть. «Будущее принадлежит позжеродившимся» – говорится в Талмуде.
Может быть, внуки отряхнут со своих стоп пыль пустых слов и, презрев никчёмный опыт отцов и дедов, скажут «Мы здесь власть!» не вместо борьбы, а после победы.
В России не любят осмысливать опыт прошлых поколений и учиться на чужих ошибках. Каждое новое поколение начинает вытачивать и выпиливать собственный велосипед, не интересуясь предыдущими попытками.
Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Галансков, Вадим Делоне – молодые бунтари 60-х — не собирались изучать опыт троцкистов, бухаринцев и «рабочей оппозиции».
Чему могли их научить проигравшие, пытавшиеся искать «ленинскую правду» и не смевшие противостоять партии?
Эх, романтика, синий дым.
В Будапеште советские танки.
Сколько крови и сколько воды
Утекло в подземелья Лубянки.
Эх, романтика, синий дым.
Наши души пошли на портянки.
Сколько крови и сколько воды
Утекло в подземелья Лубянки.
А кого в 90-е годы интересовала теория и практика диссидентов – «антисоветчиков»?
Никого.
Кто прислушивался к страстному голосу и предупреждениям Валерии Новодворской?
«Чуток не в себе тётка… не чувствует времени, по старинке всё меряет… да что уж там… простительно», – снисходительно махали на неё рукой.
Может ли новой молодёжи пригодиться опыт 90-х и нулевых?
Опыт тех, кто пытался противостоять?
Опыт Болотной и Сахарова, «Маршей несогласных», организации митингов, уличного протеста, согласованных пикетов, репостов и расшаривания в соцсетях, «прогулок оппозиции» и дежурства на мосту Немцова?
Может быть, пригодится, но вернее всего — нет.
Но совершенно точно должен быть востребован негативный опыт последних 25 лет.
Не повторять растиражированную пошлость за штатными и нештатными «оппозиционными политотологами» и р-р-революционными публицистами-журналистами.
Все эти: «в рамках действующего законодательства», «преступный режим сожрёт сам себя», «холодильник победит телевизор», «ненасильственные действия», «политика — искусство компромиссов», «миллион выйдет на улицы Москвы и потребует честных выборов».
А лучше — вовсе их не читать и не слушать.
Верно: политика – искусство компромиссов. Политика — но не борьба за власть.
Борьба за власть всегда бескомпромиссна и другой быть не может.
Если режим — преступный, то почему надо соблюдать его законодательство?
Где и когда холодильники побеждали телевизоры?
И, даже если победят — что нам сулит власть победивших холодильников?
Честные выборы произойдут только тогда, когда их организует тот, кто выведет на улицы этот самый миллион.
Тот, кто готов их не только организовывать, но и участвовать в них.
Готов бороться за власть, готов работать во власти.
И готов к тому, что может не увидеть при жизни результатов своей работы.
Начали с процесса народовольца Мышкина, закончим словами Софьи Перовской:
«Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нём, но сделать его надо».
